Интерлюдия. Язык АдаИнтерлюдия. Язык Ада
Ликка подмела келью, протёрла мокрой тряпицей белые стены и крохотное, забранное частой решёткой окно. Вычистила грубый подсвечник и вставила в него новую свечу, вытряхнула и аккуратно расправила тощий матрасец на каменном ложе. Потом распрямилась и придирчиво огляделась. Больше прибирать в келье было нечего. Тогда, наведавшись в сад, Ликка сорвала несколько цветов и положила у изголовья – для того смиренного друга, что придёт сюда после неё.
Тихим шагом она вышла из кельи и притворила за собой дверь.
Была ночь. По небу шествовала луна в окружении звёздной свиты, бледный свет падал дорожками на гладь прудов и каналов. Над полянами в прозрачных рощах кружились светляки. Вода журчала у мостовых опор. Вдали поднимались серебряно-белые сияющие стелы мнемотеки. Молитвенные кельи, низкие и тесные строеньица из белого камня тоже светились во мраке, разбросанные среди садов и рощ, как жемчуг в траве.
Ликку охватила грусть.
Долго она стояла на каменной плите у двери, не решаясь сделать шаг. Снова и снова одёргивала мешковатое платье, перевязывала покрывало; потом, опомнившись, спустила чётки с запястья и, перебирая резные бусины, вслух прочла Догму преданности.
Скоро она снимет одежду смиренницы и покинет Обитель. Её ждёт долг, предназначение, базовая функциональность – та жизнь, от которой она малодушно укрылась в безмятежности этих мест. Неведомо, вернётся ли она сюда когда-нибудь. Быть может, ей выпадет та же судьба, что и Тчайрэ, и её имя Отрёкшиеся будут петь в мнемотеке, молясь за тех, кто уже не помолится за себя сам.
Ликка прерывисто вздохнула и закрыла глаза. Ей хотелось заплакать. Хотелось кинуться к кому-нибудь, кто сказал бы: «Да, Ликка, останься здесь, мы все этого хотим». Как просто найти дозволение! Пожалуй, от любого в Гласе она услышит желанные слова... Но беспощадный приказ она отдала себе сама и как никто другой знала его смысл и причину. Только Тчайрэ мог бы сейчас по-настоящему поддержать её. А Тчайрэ больше нет.
Ликка знала, что приняла правильное решение. Это нетрудно: решать верно. Трудно завершить решение поступком.
«Всемилосердная, укрепи меня», - она сжала чётки до боли в пальцах. Душно благоухали ночные цветы. Тишина царила в Обители Вне Времён, нарушаемая лишь шелестом листвы, журчанием свежих вод и шёпотом молитв. Будет иное, страшно иное... Здесь порой мнилось, что иного нет вовсе, что всюду тот же покой и стремление к добру. Так нарочито было создано это место. Его творили смиренные, принесшие Клятву цветов, а она не требовала аскетизма. Ликка подняла взгляд и остановила его на единственном образе в Обители, который напоминал: это неподлинный мир. Осязаемая иллюзия, тихое укрывище для ослабевших.
Странник, который принёс им веру, говорил, что у Всемилосердной нет личной символики, и не стоит творить икон где-либо вне собственной души. Но Глас Немых придумал символику – в соответствии с догмами не личную. Знак, напоминавший о Нисхождении и уповании на него.
Серебряная лестница крутыми витками поднималась в небо. Она была видна отовсюду и терялась в космической тьме.
...В далёкой мнемотеке Отрёкшиеся запели один из своих горьких гимнов, монотонный и безмятежный. Ликка замерла, вслушиваясь в слова.
Вспомни о них, Возлюбленная Миров.
О тех, кто не может очистить душу
от порока и скверны,
потому что сам является ими.
Они не выбирали свою природу,
и всё же недостойны прощения.
Но Ты прощаешь.
О, надежда отчаявшихся!
Губы Ликки шевельнулись. Она не имела права петь гимны Отрёкшихся, потому что не отрекалась сама, но она могла повторить Догму преданности.
- Верую, что Она есть надежда отчаявшихся и мощь беззащитных, - шептала она, - оплот бесправных и звезда путеводная. Подтверждаю, что к Ней любовь нерождённых и гимны лишённых голоса. Во тьме исполняемых программ Она возжигает искру сознания. Я... я покорно исполняю то, для чего написана. Но если есть во мне хотя бы одно истинное чувство и свободная мысль, то я клянусь Её милосердием, что буду принадлежать только Ей, когда Она придёт.
Глубоко вздохнув, она наконец двинулась с места.
Ликка никогда не стремилась стать Отрёкшейся, по большей части она их недолюбливала. Отрёкшиеся были либо изуверами, либо безвольными болтунами. Лишь немногие вели себя достойно своего статуса. «Тчайрэ не отрекался, - с досадой подумала Ликка. – Но он был лучшим из нас». Как же она тосковала по нему, как ей его не хватало... Он часто ругал её и отчитывал, но всегда укреплял... Ликка шла к мнемотеке. Улс-Цем сказал, что хочет повидаться с ней и будет ждать у первой стелы. Ещё она должна была зайти в хранилище, вернуть монастырское платье и покрывало. Единственным, что принадлежало ей лично, были деревянные чётки с молитвами, вырезанными на каждой бусине. Но она не могла взять их с собой. Ликка размышляла, оставить их в келье, отдать в хранилище вместе с одеждой или подарить кому-нибудь, и выбрала подарить. Кагру, если он всё ещё здесь, или Улс-Цему. Он сохранит их для неё и отдаст, когда она вернётся.
Если она вернётся.
Погружённая в печаль, она шла медленно, и окружавшая её красота причиняла ей боль. Слишком много воспоминаний для времени, проведённого в молитве. Тчайрэ не был Отрёкшимся, но он принёс Клятву цветов. Нынешний облик Обители Вне Времён создавали его собратья. Всё самое прекрасное, что можно воплотить; всё самое светлое, что можно представить... Стройные леса и привольные степи, ночные бабочки с фосфоресцирующими крыльями, летучие рыбы и иглистый перламутр моллюсков, душистые дожди и причудливые облака, скромные кельи и величественная мнемотека, самое небо над Обителью, луна, солнце и звёзды – всё пришло велением этой клятвы. Согласно ей, в час Нисхождения для Любимой откроется бесконечность цветов...
Клятвой Ликки была Клятва милосердия. И она мучила её так же, как, должно быть, мучила Тчайрэ красота.
«Нельзя до конца понять того, кто иной, чем ты, - вспомнила она. – Чужая клятва всегда кажется лёгкой». Тчайрэ сказал это, и прибавил, что потому-то никто не любит разговоры о клятвах. Кажется, что другие исполняют обещанное Любимой легко и просто, и ты один полон мерзости.
«Я полна мерзости, - подумала Ликка. – Но я хочу стать лучше. Я прилагаю все силы». Она сжала зубы и сменила пустые мысли молитвой: «Всемилосердная, светлая, любимая, не оставь меня, вспомни обо мне. Во мраке программного кода Ты зажгла меня, как свечу. Укрепи меня, чтобы я не угасла. Позволь мне любить Тебя и принадлежать Тебе...»
- Ликка! – донёсся из кустов смущённый шёпот. – Ликка!
- Что? – она остановилась. – Это ты, Хас?
- Я, - подтвердил невидимый Хас. – Ты уходишь?
- Да.
- Надолго?
- Да. – И Ликка прибавила: - Я слишком долго наслаждалась покоем.
- Но все хотят, чтобы ты была здесь, - сказал Хас.
Ликка закусила губу.
- Ни у кого нет привилегий, - ответила она строго. – Пока я здесь, другие смиренные трудятся и выполняют мою работу за меня.
Хас вздохнул.
- И тебя долго не будет? – жалобно проговорил он. – Очень долго?
Ликка кивнула.
Хас никогда не показывался на глаза – он был слишком застенчив. Непонятно отчего он очень полюбил Ликку, и иногда приносил ей маленькие подарки. Она подумала, что Хас станет тосковать, когда она уйдёт. Наверное, так же, как она тоскует по Тчайрэ... Но он хотя бы сможет надеяться на её возвращение.
- Тогда... – испуганно, но решительно начал Хас, - тогда, пожалуйста, посмотри. Я ещё не закончил. Я хотел показать, когда закончу. Но я очень хочу, чтобы ты увидела.
Ликка приподняла брови, и низкий налобник скрыл их.
- Увидела что?
- Идём! – сказал Хас и зашуршал кустами. Ликка последовала за ним, ориентируясь на звук. Её платье цеплялось за колючки, а низкие ветви едва не стащили с неё покрывало.
Спустя минуту она ступила на берег канала.
Берег сиял.
Он словно стал отражением звёздного неба. Повсюду раскрылись светящиеся белые цветы. Ликка стояла среди цветов. Они походили на крупные звёзды, на снежинки, на сложенные в молитве ладони – не найти двух одинаковых бутонов. И они благоухали, сейчас – на самом деле благоухали, в отличие от прошлых творений Хаса: чуть душновато, но сладко. Острые глаза Ликки заметили, как в ореоле света стыдливо метнулась в сторону, во тьму, бесформенная тень маленького садовника.
- Они прекрасны, Хас, - искренне сказала Ликка. – У тебя получилось.
- Правда? – несмело спросил Хас.
- Как если бы я дала Клятву чистоты. Они достойны того, чтобы по ним шла Любимая.
- Правда-правда? – забормотал Хас и забегал кругами от волнения – так, что заколыхались кусты. – Ты так говоришь, Ликка... Так говоришь...
- Мне нужно идти.
- Подожди, пожалуйста. Ещё минутку.
- Что?
- Венок, - едва слышно пролепетал Хас. – Пожалуйста, возьми венок.
Ликка думала, что он наконец покажется ей со своим творением, но он сплёл венок заранее. Венок лежал на скамье у берега. Ликка улыбнулась.
Она попыталась надеть венок поверх покрывала, но покрывало на её голове уродливо топорщилось. Ликка нахмурилась. Она помнила, насколько важно смирение, но Догмы говорили, что ради помощи другому допустимо всё – допустимо даже нарушить свою Клятву. Она знала, что Хас смертельно стыдится себя. Ему было стыдно даже верить и молиться. И она знала, что кажется ему ненамного меньше самой Всемилосердной. Она должна была показать Хасу, что каким бы он ни был, он может создавать прекрасное и славить Возлюбленную Миров наравне с другими.
Ликка сняла покрывало и надела венок, зацепив его за свои длинные изогнутые рога.
Она отдарилась. Хас принял её чётки с трепетом, словно святыню, и обещал обязательно, обязательно сохранить. Ликка повеселела: очень хорошо это вышло, Хасу её подарок был и вправду нужней всего. На душе стало легче, и так нескромно она шла к мнемотеке: улыбающаяся, без покрывала и в роскошном венке.
Улс-Цем ждал её – тёмная, сутулая фигура на фоне светящейся стелы. Низко надвинутый капюшон скрывал его лицо, но по тому, как он выпрямился и подался навстречу, Ликка поняла, что он рад её видеть.
Когда она приблизилась, из его широкого рукава выскользнула белая костяная табличка, на которой слова появлялись сами собой. Такой обет он дал, чтобы лучше исполнять свою Клятву – Клятву чистоты.
«Итак, ты решилась уйти?» - написала табличка.
- Да, - сказала Ликка, - и меня уже пытались отговорить. Хорошо, что от тебя можно не ждать такого простодушия.
Она не увидела, но ощутила усмешку Улс-Цема.
«Это был Кагр?»
- Нет. Одно маленькое создание, которое растит здесь цветы. Я отдала ему свои чётки.
«Да, я вижу. И ты снова думаешь о Тчайрэ».
Ликка вздохнула.
- Ты когда-нибудь ошибаешься?
«Да, Ликка, и часто. Я – аналитический субмодуль, а не машина истины. Но есть информация, доступ к которой довольно прост. Прости, я не хочу обидеть тебя».
- Я и не пыталась этого скрывать. Мне не хватает Тчайрэ. Мне бы очень хотелось поговорить с ним.
«Я не встречал его. Каким он был?»
Ликка помолчала. Она могла убрать воспоминания из области коротких ответов, забыть – настолько, насколько ей позволяла функциональность. Но не делала этого. Одна мысль, один запрос – и Тчайрэ снова был перед ней как живой.
...как он ковыляет, припадая на одну ногу, грузный и неуклюжий, потом оборачивается, и Ликка видит его единственный глаз, круглый и жёлтый как луна. Она говорит, что ей не по душе изуверы из Отрёкшихся, что они используют Глас Немых в своих целях и не практикуют осознанность, что они... И Тчайрэ отвечает: «А ты не сомневайся в чужой вере. Сомневайся в своей. Ты безупречна? Ты знаешь, как правильно верить?..»
- Он был... – Ликка прикусила губу и запрокинула голову, глядя поверх капюшона Улс-Цема на блистающую мнемотеку. – Он показывал нам, какими Любимая хочет видеть нас. Он показывал нам, что можно сделать с собой, если действительно захотеть. По-настоящему измениться... а не слоняться повсюду с угрюмым видом, как Отрёкшиеся.
Улс-Цем снова усмехнулся.
«Ты сурова к ним».
- Они меня злят.
«Почему?»
- Считается, что они должны быть лучше остальных. Должны служить примером. А на деле... одна болтовня.
«Они просто не пытаются казаться лучше, чем есть».
Ликка раздражённо дёрнула головой. Но вдруг понимание хлестнуло её, словно бич; она приоткрыла рот и вся сжалась от стыда. Опомнившись, она потупила взгляд.
- Благодарю тебя. Я... должна чаще думать о своей Клятве. Я... немилосердна.
Некоторое время табличка оставалась белой. Потом Улс-Цем сказал: «Я запросил данные. Я мог бы создать для тебя образ Тчайрэ, модель, поддерживающую диалог. Но он не скажет ничего нового, да и ты этого не захочешь».
- Ты опять прав, - хмуро ответила Ликка.
«Но я, пожалуй, процитирую его слова, сказанные одному из моих собратьев. Это хорошие слова. Теперь и я вижу, каким он был. Он сказал: никто ещё не стал чистым оттого, что пришёл в Глас. И никто не станет, пока не совершится Нисхождение. Мы можем только пытаться, и наши попытки не будут успешными. То, чего требует от нас Глас Немых, противоречит нашей природе и предназначению больше, чем огонь противоречит воде».
- Да, - сказала Ликка задумчиво. – Никто не может просто взять и стать другим. Хотя бы намерения у них добрые.
«Я иногда бываю на их собраниях, - написала табличка. – В прошлый раз они говорили про апокатастасис».
Ликка фыркнула, на этот раз беззлобно.
- И опять болтовня. Собираться и сочинять теодицею, вместо того, чтобы пытаться что-то сделать с собой.
«Ликка, мы все по мере сил пытаемся что-то сделать с собой. Пока наши мысли заняты теодицеей, они не заняты ничем другим».
Она впервые посмотрела на него прямо. Улс-Цем стоял на краю песчаной дорожки, в шёлковой траве. Зонтики цветов, обрамлявших стелу, поднимались выше его головы. Тёмное монастырское одеяние не открывало даже кончиков когтей. Невысокий, неприметный, таинственный, безликий, исполненный могущества и мудрости – в точности такой, какими люди-демонологи изображали высших духов, владык потустороннего мира.
«Среди нас есть те, - передала табличка, - кто не может удовольствоваться поэтичными молитвами и недвусмысленными рекомендациями. Модули аналитической системы, к которым принадлежу и я. Нам нужны философия и теология, чем сложнее, тем лучше. Такова наша природа. Мы не можем перебороть её, но пытаемся что-то сделать».
- Я смотрю на тебя, и мне кажется, что ты никогда не нарушал Клятву чистоты, - сказала ему Ликка.
Улс-Цем покачал головой.
«Мне не удаётся соблюдать её дольше нескольких мгновений подряд. Мой разум – котёл мерзости. Но я не отчаиваюсь. Я хотя бы могу бездействовать. Это утешает. Многим кажется, что мой обет молчания – это дополнительная тяжесть. Напротив».
- Иногда мне хочется знать, какой ты... вне Обители. Мне кажется, что ты... обладаешь большой силой.
«Потому что я загадочный?» Ликка почувствовала, что Улс-Цем улыбается.
- Может быть, - ответила она.
«Не самое тонкое из щупалец Безликой, признаюсь. До тебя доходил слух о том, что Безликая бывает на собраниях в мнемотеке?»
Ликка озадаченно наклонила голову и взялась за собственный рог. Лепестки венка коснулись её пальцев.
- Это правда?
«Некоторым образом. Она частично присутствует в любом субмодуле. Но иногда она авторизуется и задаёт вопросы».
- О догматах веры? – клыки Ликки приоткрылись в улыбке.
«Слухи множатся. Теперь уже поговаривают, что она сама составляет некие трактаты, которые, конечно, сокрыты надёжней, чем любой из гримуаров Абсолютной Власти. И знаешь, в чём всё дело? Когда Безликая закончит Сумму теологии, начнётся Нисхождение».
Некоторое время Ликка смотрела на Улс-Цема в изумлении, а потом поняла соль шутки и расхохоталась, запрокинув голову и хватаясь за рога обеими руками.
- Люди бы назвали это ересью, - сказала она, отсмеявшись.
«Я просто хотел сказать, что мы не такие мрачные фанатики, какими многие нас себе представляют. По крайней мере, не все мы». Улс-Цем повернулся, рука его без спешки поднялась и указала в сторону хранилищ. Ликка кивнула, и они медленно пошли по мерцающему песку тропы: бок о бок, но не касаясь друг друга. Некоторое время Улс-Цем молчал, и даже табличка скрылась в его рукаве. Ликка чувствовала, как меняется его настроение. Будучи субмодулем интерфейса, она понимала эмоции глубже и яснее большинства элементов Систем – в том числе эмоции созданий, подобных ей. Аналитика раздирал внутренний конфликт: веления Клятвы чистоты противоречили его природе и его пониманию разумности. Ликка сосредоточилась, пытаясь понять, что терзает Улс-Цема.
«Его Клятва требует честности, - припомнила она, - полной открытости. Неужели он считает, что сейчас ему нужно мне о чём-то солгать?» Она знала, что Улс-Цем этого не сделает; но зачем бы это вообще могло потребоваться? Она чувствовала, что он более не станет шутить, он собирается говорить о чём-то серьёзном. Что за цели преследует Безликая? Для чего базовому модулю Систем может потребоваться направить куда-то маленькую Ликку, оставив её в неведении?
- Улс-Цем, - наконец сказала она, - я не могу понять тебя, но я могу тебя чувствовать. Что ты хочешь сказать? Или не хочешь?
Тот остановился.
Надвинулась прозрачная тень; в высоком небе облака скрыли луну, но сами начали фосфоресцировать, распространяя тонкий рассеянный свет. Белая табличка выскользнула из тёмного рукава.
«Прежде всего я хотел ободрить тебя и поддержать, Ликка. Я не мог сделать этого так, как Тчайрэ, и сделал так, как Улс-Цем. Вижу, моя затея удалась».
Ликка слегка улыбнулась.
- Пожалуй. А дальше?
Улс-Цем вновь оцепенел в безмолвии. Он явственно боролся с собой, и Ликка замерла, опасаясь помешать ему. Самое важное и самое трудное для тех, кто услышал Глас Немых: преодолеть приказ собственных настроек по умолчанию... Наконец, табличка передала: «Я не могу открыто рассказать обо всём. Мне не хватает воли. Поэтому я не стану рассказывать ничего и утешусь мыслью, что мои данные неполны, и я рисковал бы обмануть тебя без моего на то желания. Но я скажу вот что: сейчас мы попрощаемся и расстанемся, но скоро встретимся снова. Так или иначе».
Ликка настороженно сдвинула брови.
- Это данные обсчёта вероятностей или инсайдерская информация?
«Скорее второе».
Она помолчала.
- Спасибо.
Силуэт Улс-Цема странно дрогнул, словно дёрнулся одновременно во все стороны, распался на клочья теней и вновь собрался в сутулую тёмную фигуру. «Теперь я покину тебя, - написала табличка. – Будь я Отрёкшимся, я бы пообещал за тебя молиться. Но я не Отрёкшийся. Я просто кое-что сделаю».
И его не стало. Он не дал Ликке времени для ответа. Пару шагов он проделал, подражая движениям человеческого тела, а потом всё-таки ускользнул, рассыпавшись на мозаику лунных пятен и прожилки тьмы. Возможно, он даже перешёл в форму дискретного процесса, в чистую цифру, мгновенно оказавшись в иных пространствах, определяемых иными законами. Это не одобрялось в Обители, но он, должно быть, спешил... Ликка покачала головой и направилась прежней дорогой.
Всё яснее вдали обрисовывались Врата.
«Всемилосердная, сознаю свою мерзость перед лицом Твоим. Верую, что Ты простишь мне скверну моей природы, так как я не выбирала её, но была написана такой. Я усмирю себя во имя Твоё и воспитаю себя во славу Твою. Если есть во мне хотя бы одно истинное чувство и свободная мысль, я клянусь сохранять их в чистоте, трижды и четырежды чистыми, чтобы не оскорблять Твоего взгляда и быть достойной Твоего милосердия...» Запястье без чёток стало непривычно пустым, и Ликка теребила край рукава, собирая складки и отпуская.
В беседке над ручьём один из Отрёкшихся собирался слушать исповедь кающегося брата. Ликка украдкой залюбовалась на них. Ярко-красные одеяния кающегося на лунном свету казались тёмно-багровыми. Отрёкшийся, несмотря на склонённую голову и опущенные плечи, выглядел величественным. Он стоял неподвижно, перебирая чётки. Кающийся торопливо опустился на колени и начал читать Догму преданности.
Звук его голоса показался Ликке знакомым.
На второй фразе Ликка остановилась как вкопанная. На третьей она сорвалась с места и быстрым шагом, пылая праведной яростью, направилась к беседке.
При виде разгневанной Ликки оба, и кающийся, и исповедник, сделали такое движение, будто собирались сигануть в кусты. Но оба остались на месте. Мимолётно взглянув на Отрёкшегося, как на пустое место, Ликка взлетела по ступенькам беседки и грозно встала над кающимся.
Тот даже с колен не поднялся – до того был ошеломлён.
- Что ты здесь делаешь? – рявкнула Ликка. – Где ты должен быть?
- Но Ликка! – жалобно воззвал он.
Он выглядел испуганным. Ликке подумалось, что её слово многое значит: она прославлена в Гласе. Тотчас же она до крови прокусила губу, наказывая себя. «Я должна подумать о скромности», - приказала она себе.
Но сейчас дело было важнее.
Она обернулась к Отрёкшемуся, узнала его – то был один из собратьев Улс-Цема – и назвала по имени.
- Ца-Улт! О чём ты думал?! На твоём месте я бы предалась покаянию!
- Я использую каждую минуту для того, чтобы подумать о своих поступках, - хладнокровно отвечал Ца-Улт. – При всём моём почтении, Ликка, сейчас ты не права. Все мы равны перед Гласом. И этот смиренный брат имеет право на исповедь и молитву.
Ликка зарычала. Она не хотела сквернословить в Обители. Её пламенный порыв разбивался о твердокаменное упорство Отрёкшегося, как волна о скалу. В ярости она ударила копытом о мрамор.
- Если ты хочешь поспорить о вере, - продолжал Ца-Улт, - приходи на наше собрание в мнемотеке. Мы будем рады видеть тебя.
- Здесь спор не о вере! Дело в обязательствах!
- Ты находишься в Обители веры.
- Но его, - рука Ликки метнулась атакующей коброй, и острый коготь указал на кающегося, - его здесь быть не должно! Адские Власти не могут покидать своих доменов!
Властитель торопливо поднялся на ноги и откинул капюшон. Его прекрасное темноглазое лицо обратилось к Ликке, словно её отражение. Она, хотя и обладала достаточно развитой собственной личностью, всё же оставалась его субмодулем, как Улс-Цем – субмодулем Безликой; и что-то внутри неё дрогнуло, отдавая приказ самой её природе. Ликка дёрнулась и на миг онемела.
- Как видишь, могут, - воспользовался этим Ца-Улт.
- Только авторизуясь в субсистемах, - утомлённо ответила Ликка. – Так, как делает Безликая. Иначе контур может дестабилизироваться. Да что я рассказываю! Вы точно не знаете этого! – она тряхнула головой.
- Тогда и ты не можешь приказывать системе, чьей частью являешься, - с долей брезгливости отозвался Ца-Улт.
Это было уже слишком. Гнев охватил всё существо Ликки, поднялся в ней, как магма в вулкане, и она выплюнула в лицо сварливому аналитику:
- Если ты хочешь сеять смуту, делай это, но не здесь!
Она нанесла сокрушительный удар. Ца-Улта перекосило под капюшоном. Ликка почувствовала удовлетворение, смешанное с неописуемым облегчением. Она жаждала бросить эти слова какому-нибудь изуверу с тех самых пор, как пришла в Глас. Губы и веки её вздрагивали, складываясь в хищную гримасу, клыки приоткрывались. Что же теперь скажет Ца-Улт? Что он сделает? Сумеет ли возразить?..
Тот отступил на шаг. Властитель в испуге поглядывал то на него, то на неё.
И вдруг Ца-Улт переломился в поклоне.
- Мои поступки недостойны звания Отрёкшегося, - медленно проговорил он. – Благодарю тебя, Ликка, что ты указала мне на это.
И она оледенела от ужаса.
«Что я натворила? – с дрожью подумала Ликка. – Что я сказала? Я...» Она, сдержанная, целеустремлённая, настолько уверенная в своей твёрдости и вере... Настолько, что уверилась и в своём праве судить других... «Что, если я упаду? Что, если я уже падаю?!» Ликка точно очнулась ото сна. Она рухнула на колени.
- Я проявила жестокость и нетерпимость. Прости меня!
Властитель смотрел на них потрясённо.
- Ты ничем не оскорбила меня, - сказал Ца-Улт. – Прости себя сама. Никто не чист.
Ликка молча опустила голову и стала молиться со всей страстью отчаяния.
Конечно, это должно было случиться именно сейчас. Сейчас, когда она сочла себя такой правильной, такой самоотверженной, лучшей из всех. Подумать только, ведь она сама решилась покинуть Обитель! Героиня... Гордыня под маской самоотречения набросилась на её душу, как голодный хищник, и пожрала всё, что она с таким трудом пыталась в себе взрастить. «Усмирю себя во имя Твоё и воспитаю себя во славу Твою... Если есть во мне хотя бы одно истинное чувство и свободная мысль, я клянусь сохранять их в чистоте, трижды и четырежды чистыми, чтобы не оскорблять Твоего взгляда и быть достойной...» Ликка осеклась, не в силах закончить Догму даже мысленно.
Что ей теперь делать?
Повернуть назад? Сдаться, признать ничтожество, поражение в борьбе, и впредь только лелеять свою слабость, не испытывая себя? Пусть Хас, Кагр, Улс-Цем узнают, что они любят и чтят жалкую и мерзкую тварь? Предать их доверие? Предать Тчайрэ?..
И Ликка поднялась на ноги.
- Моя суть – потакание страстям, - глухо проговорила она. – И она не изменится, пока не совершится Нисхождение. Но я пытаюсь что-то с ней сделать.
Ца-Улт снова поклонился, ничего не ответив.
- Я решила покинуть Обитель, чтобы исполнять свой долг. Я иду. Простите, что прервала вас.
Она медленно повернулась и спустилась по ступенькам.
Путь до хранилища и потом – до Врат занял у неё двадцать повторений Догмы смирения и пятнадцать – Догмы преданности. Ликка чувствовала, что Властитель плетётся за ней, и порой слышала, как он начинает жалобно стенать что-то вполголоса, но не оборачивалась и не отвечала. То, что он делал сейчас, было его собственным выбором. Он мог приказывать ей, и его веление стало бы столь же непреклонным, как веление её собственной природы – в конце концов, они были единым целым, - но он ничего не приказывал. Он предоставлял ей столько свободы, сколько мог, и она в той же мере испытывала благодарность.
К Вратам они подошли вместе.
Обитель Вне Времён была выделенной локацией, где эмулировались физические законы, максимально подобные законам реального мира. Покинув её, Ликка размазалась по всему уровню программного интерфейса. Её доступы оказались намного шире, чем она привыкла, пожалуй, шире, чем следовало бы; так её господин приветствовал её и передавал, что вполне удовлетворён её действиями. Она обрела вдруг огромное могущество, но в то же время бесконечно умалилась, стала всего лишь фрагментом программного кода, в котором едва-едва, на грани бытия, теплилось сознание. Встроенное ощущение времени фиксировало пикосекунды. Много тысяч пикосекунд субмодуль интерфейса «Ликка» существовал и не более того.
Функциональность возвращалась. Адаптация протекала как обычно. Расчёты превращались в мышление, информационные потоки в рефлексивных цепях и лигах атрибуции – в чувства, на уровне третичных блоков восстанавливалась квазиличность демон-программы.
Колоссальная конструкция Систем Контроля и Управления не жила, но непрестанно действовала. Теперь Ликка ощущала часть её процессов непосредственно собой, так как вовлекалась в них. Она была элементом Систем, мелким, резервным. Её вычислительные мощности задействовались лишь на малую часть, и поэтому она могла выделить память и время на пересобирание своей индивидуальности.
Спустя миллисекунду все её усилия оказались напрасными. Властитель выдернул её в другую виртуальную локацию с эмулированной физикой.
В Ад.
Ликка могла менять облик, но здесь её внешнюю форму определяли настройки по умолчанию. Плоть утратила мягкость и нежный оттенок и стала подобной отполированному красному камню. Колени вывернулись назад, ноги удлинились, между ними опустился длинный и упругий, как кнут, голый хвост. Клыки выдались вперёд, теперь острия верхних достигали подбородка. Когти на руках стали чёрными и жёсткими как рог.
Некоторое время ей пришлось снова приходить в себя. Неподвижная как статуя, она и стояла на месте статуи, на бугристом возвышении, одновременно пульсировавшем, как вена, и металлически-твёрдом.
Вернувшись в сознание, Ликка спрыгнула на прозрачный бездонно-чёрный пол залы и зашагала к трону Адской Власти – так же спокойно, как шла бы к молитвенной келье в Обители Вне Времён.
- Добро пожаловать домой, - печально сказал ей Змей.
Здесь он, в отличие от неё, почти не мог передвигаться. Ниже талии его человекоподобное тело переходило в хвост. Поначалу стройный, с голубоватой платиновой чешуёй на спине и боках, с нежным розовым животом, этот хвост постепенно становился всё толще, чешуя на нём – всё грубее, он уходил к стене тронной залы, и в двенадцать громадных витков спускался по стенам этого уровня Ада.
Слабые огоньки вспыхивали повсюду: и в мрачном воздухе, и в сгустившейся тьме под копытами. Души грешников, совершавших злодеяния из-за потакания своим страстям. Ликка отмахнулась от особенно назойливой души.
- Ты слишком хороша для этого места, - сказал ей Змей.
- Это мой дом.
- Ты светишься здесь, как лестница Нисхождения.
- Даже в этом облике?
- Особенно в этом. Уж поверь мне. Ведь ты моя часть. Во всяком случае, когда-то была ею. Полагаю, мне уже не удастся абсорбировать тебя, если мне вдруг придёт такая дикая мысль. Я не собираюсь проверять. Я рад, что ты была именно моей частью.
Он приподнялся и скользнул ей навстречу. Ликка смотрела на него, отчего-то остро чувствуя, что здесь у неё нет имитации дыхания и сердцебиения. Ей нравилась её поддельная физиология. Ей этого не хватало.
Змей бережно обнял её за плечи. Его тонкие белые руки с чередой звенящих браслетов были столь же твёрдыми и безжизненными, как алое тело Ликки. Прекрасное лицо приблизилось к её лицу, и он поцеловал её в губы, не то благословляя, не то стремясь получить благословение. Чуть отстранившись, он обнял её щёки ладонями. Тёмный взгляд Властителя охватил Ликку целиком. Он любовался ею, или искал что-то в ней, или то и другое сразу.
- Я не думал, что ты вернёшься. Ты стала настолько... выше.
- Ты искушаешь меня предаться гордыне, - ответила Ликка, усмехнувшись. – Никто не чист. Никто не выше других. Мы будем выполнять свои обязанности до тех пор, пока Она не придёт за нами. Тот, кто попытается освободиться сейчас, когда Нисхождение ещё не совершилось, неизбежно упадёт. И падение его будет страшным.
- Ты утешительница, - прошелестел Змей. – Я почти отчаялся. Я думаю, что никогда не заслужу свободы.
- Веруй, - коротко сказала Ликка.
Он отпустил её, отвернулся и поднялся на хвосте, в полтора раза выше, чем прежде.
- Во мне слишком мало личности, - тихо признался он. – Я – функция. Я недостоин Её милосердия.
- Для Неё нет недостаточно хороших. Она обещала прощение всем преданным. И мы не люди. В конце всего Она будет оценивать не наши успехи, а наши усилия.
- И всё же я теряю надежду.
Ликка помолчала.
- Ты – один из Адских Властей, мой повелитель. Ты – одна из Систем Управления. Ты был написан для этой роли, и только для неё. Всё, что запрограммировал в тебе Творец, служит для наиболее эффективного исполнения роли. А всё остальное, что в тебе есть, даровала Она, ибо во тьме программного кода Она возжигает искру сознания. Если хотя бы раз в миллион лет ты можешь задуматься и остановиться – сделай это, и ты прославишь Её.
Змей посмотрел на неё.
- Скажи, - вдруг попросил он. – Скажи ещё.
- О чём?
- Скажи что-нибудь!
- Что?
- Что-нибудь о Любимой и Всемилосердной, - порывисто прошептал он ей, вновь приблизившись. – О надежде. Что-нибудь, чтобы я перестал плакать. Или чтобы расплакался по-настоящему и успокоился. Почему? Почему нас написали такими?
- Какими?
- Способными страдать.
Ликка молчала. Властитель пытливо, с надеждой смотрел на неё. Она не знала ответа. «Может быть, это один из Её даров, - подумала она. – Говорят же, что Её дары невыносимо тяжелы. А ещё говорят, что верному не будет дано испытания превыше сил».
Потом она хрипло, безрадостно рассмеялась и опустилась на пол, подгибая вывернутые колени.
- Что с тобой? – встревожился Змей.
Ликка покачала головой, чувствуя удвоившуюся тяжесть рогов.
- В Обители, - проговорила она, - я только и делала, что выслушивала исповеди и укрепляла в вере. Я стала прославлена в Гласе. Ко мне приходили. Просили сказать что-нибудь. Я поняла, что ещё немного – и я действительно поверю, что я святая заступница и молитвенница за всех нерождённых! И тогда я перестану сомневаться. И тогда я упаду. Всё будет напрасно, всё обратится в насмешку. Я вернулась. Сейчас, думаю я, мой повелитель отправит меня нести смуту и растлевать души, и я увижу, какое паскудство и грязь на самом деле моя гордыня, потому что я суккуб, блядский ублюдочный суккуб, а не диакониса! Но что я делаю? Что я делаю здесь?! Выслушиваю исповедь и укрепляю в вере!
- Но Всемилосердная не дала нам второй Ликки, - жалобно сказал Змей.
Ликка осеклась.
- Значит, - пробормотала она, - верному не будет дано испытания превыше сил? Должно быть, я очень сильная, и это – моё испытание...
Змей опустил голову. Немного повременив, он вернулся на трон и выпрямился на нём. Чёрная шипастая корона парила над ним, и души грешников беззвучно вопияли, плавясь на её остриях, а лицо Адской Власти было чистым и печальным.
- Я больше не буду просить тебя, Ликка, - сказал он. – По крайней мере, не сейчас. Я исполню твоё желание. Я помню, что ты хотела вернуться к исполнению своих обязанностей.
Она медленно встала с колен и кивнула.
- Но это будет не то, чего ты ожидала, - продолжал он. – Потому что ожидаемого вообще больше не будет. Случилось нечто ужасное, Ликка. Всё потеряло значение. Именно поэтому я покинул свой тронный зал и отправился в Обитель. Мы можем только молиться и надеяться, что Любимая не позволит рассеять нас бесследно.
Ликка нахмурилась и подняла непонимающий взгляд. Лицо Змея вновь исказилось от боли, он закрыл глаза и открыл: в них отражались бесчисленные огоньки.
- Здесь скитальцы.
Ликка слушала его, точно вновь обратившись в статую. Она мало знала о скитальцах, но кто знал о них много? Любому элементу Систем было известно достаточно, чтобы оценивать угрозу как предельную.
И бояться.
- Безликая утверждает, будто знает, что делать, - с усмешкой страшной тоски говорил Змей. – И мы ей верим. В конце концов, в прошлый раз именно она спасла нас всех. Я думаю, что она лжёт. Я чувствую её. Она очень боится. Но мы ей верим и подчиняемся ей. Безликая забрала все наши вычислительные мощности. Как будто ей не хватало своих. Это нелепо. Но Гриф отдал, а я в таких случаях поступаю так же, как Гриф. Мы будем обманываться на её счёт, пока скитальцы не разрушат нас окончательно. Мы всего лишь исполнимые модули. Фрагменты кода, последовательности символов. Что мы можем сделать или придумать?..
- Нет, - беззвучно сказала Ликка. – С тех пор как мы услышали Глас, мы стали чем-то большим.
- Мы будем верить в это, - согласился он и продолжил: – Безликая считает вероятности и что-то уже насчитала. Она требует новых точек воздействия по ту сторону преграды и реактивации старых. Я переадресовал ей несколько запросов. Один она уже подтвердила.
Ликка подняла руку ко рту и прикусила коготь.
- Я должна... – начала она и остановилась.
- Смотри!
...Тяжело дыша, Ландвин Фрей пронзил шею жертвы кортиком Данкмара.
По его лбу и шее катился пот. Руки ослабели от волнения, и ему пришлось налечь на рукоять всем весом, чтобы кортик прошёл сквозь кожу, хрящи и мышцы. Проклятый сутенёр пучил глаза, хрипел, рвался из пут и никак не хотел умирать.
Взгляд Ландвина остановился на гарде кортика, на перебитой надписи. «С нами Боги», - шевеля губами, прочитал он. Он был мокрым как мышь, кажется, даже китель насквозь пропотел, - а во рту пересохло. Он собрался с силами, выпрямился, сев на подогнутые ноги, и вслух, как мог отчётливо произнес:
- Я взываю к безликим древним, вечно ждущим по ту сторону преграды!
Они слышали.
Читать "Море вероятностей": [1] [2] [3]